Автор рассказа: Мария Ледышева (Благовещенск)

I.

 

Со мной бывает иногда – где-то на зыбкой грани между бодрствованием и сном, когда я уже лежу в кровати поздним вечером, размышляя об ушедшем дне или какой-нибудь задаче, – бывает иногда, что запутанные лабиринты размышлений, непостижимым образом сплетающиеся и незаметно перетекающие друг в друга, внезапно и резко обрываются, потесненные неожиданным, ярким образом – картинкой, которую я вижу почти так же, как настоящий, окружающий меня наяву мир. Это странное явление чем-то схоже со стихийным творческим порывом: разум будто заглядывает в неведомую даль через раскрытые врата, не создавая ее – вопреки расхожему мнению о творческом процессе – а наблюдая и фиксируя в памяти. Он не может знать, какие события произойдут в этом новом, на несколько мгновений приоткрывшемся мире – и смотрит, зачарованный, чтобы впоследствии запечатлеть все это на бумаге, и сама причина его восхищения – в необъяснимом, но четком понимании того, что увиденное было именно увиденным, а не созданным им самим по какой-то скучной эмоционально-логической прихоти.

Однажды вечером, после того, как мы с учителем с течение двух часов разбирали сыгранные партии – у меня в голове вновь раз за разом прокручивались локальные позиции, разраставшиеся невидимыми лианами расчетов, – я вдруг ясно увидела мысленным взором невысокое побеленное здание одной из гостиниц города Х.; в этом городе мне довелось прожить более пяти лет, но я уже давно уехала оттуда, и воспоминание было неожиданным и странным. Гостиница находилась на небольшом пригорке; на пригорок отлого поднималась лестница с коваными перилами. Гостиница была вся окружена маленькими закрытыми двориками, из которых виднелись верхушки деревьев; все было в цветочных клумбах, аккуратно обнесенных бордюром.

Это был центр города, но отчего-то на территории гостиницы всегда царило полное безлюдье; мне нравилось гулять там иногда, наслаждаясь пустотой и тишиной двориков, белых окон и лестниц; будка сторожа за оградой тоже всегда безмолвствовала, как будто так никого не было – может быть, она на самом деле пустовала.

Таким все это вновь явилось мне в вечернем полусне; я остро почувствовала какой-то беззвучный внутренний зов, мне нужно было отправиться туда, в это место, прямо сейчас.

“Брать набор?” – спросила я, обращаясь к себе – и сама себе ответила, мысленно пожимая плечами: “Ну, можешь и взять”…

Я торопливо сунула в рюкзачок чаши с камнями, схватила доску и через несколько мгновений уже была там, у подъема к черно-белой гостиничной ограде.

Еще издали, поднимаясь, я увидела у клумбы, прямо напротив ворот, две фигуры, склонившиеся над гобаном – стука камней отсюда еще не было слышно, но мне казалось, что я почти слышу его. Играющие были одеты в кимоно темно-синего и зеленовато-коричневого цветов; оба были пожилыми, но длинная седая борода придавала одному из них еще более почтенный вид.  Поднимаясь по лестнице, я уже знала, что это Дюсаку и Сегоя. Я не могла бы узнать их, потому что никогда не видела каких-либо изображений; более того, даже на следующее утро, когда я специально занялась поисками этих изображений, я не нашла ни одного. Это меня не удивило; такие подробности просто не имели никакого значения. А тогда, поднимаясь по лестнице, я просто доверилась своему знанию, которое было таким же истинным, как и все, что существовало и происходило вокруг меня.

Я шла тихо, чтобы не обращать на себя внимания и не отвлекать игроков от партии, но едва я прошла ворота, они обернулись на меня, а потом торопливо стали убирать камни с гобана, как будто только меня и ждали и начали игру лишь для того, чтобы скоротать время, – от неожиданности я остановилась на месте и, не в силах ничего вымолвить от растерянности, лишь всплеснула руками, в одной из которых по-прежнему сжимала доску для Го: едва мне довелось повстречаться с великими мастерами Го, как они невозмутимо прервали свою партию, более того, как ни в чем ни бывало смешали все камни на доске, не дав мне даже мельком взглянуть на дивный и божественный рисунок!

– Я хотела посмотреть, как вы играете, – наконец вымолвила я, не решаясь  подойти ближе.

– Да, конечно, конечно, садитесь, пожалуйста! – сказал Сегоя (или все-таки это был Дюсаку?)

Я подошла и, всем своим видом стараясь выразить почтение, села в сэйдза возле гобана, сбоку от игроков. Камни были уже убраны и поле для игры пустовало; несколько минут я молча, не отрывая взгляда, созерцали эту таинственную и знакомую пустоту, разделенную девятнадцатью парными линиями.

Одновременно я могла видеть себя и как бы со стороны, как это иногда бывает во сне – напротив ворот, за гобаном, посередине между игроками; они сидели прямо и недвижимо и созерцали поле для игры, не опуская голову – по этой позе было ясно, что вместе с гобаном они созерцают весь окружающий видимый мир.

Прошло какое-то время; наконец я подняла глаза, в которых читался вопрос. Мастера все так же невозмутимо глядели на меня, на гобан и все, что нас окружало.

– Почему вы не начинаете? – наконец спросила я.

– Говори, куда ходить, а мы будем играть! – ответил Дюсаку.

Эти слова привели меня в полное замешательство; я хотела возразить, но поняла, что они не шутят. Может быть, они будут комментировать эту странную партию и учить меня? Я колебалась, но что-то подсказывало мне, что мне не остается ничего другого, кроме как послушаться.

И я назвала первый ход:

– Правый верхний угол, хоси.

Взмахнув широким рукавом, Дюсаку вынул из чаши черный камень и поставил его на гобан.

Мне показалось, что я чувствую, как бледнеет мое лицо; они действительно собирались играть те ходы, которые я буду называть. Мысль о том, чтобы воспроизвести по памяти партию какого-нибудь профессионала, даже не пришла мне в голову. На мгновение я зажмурилась и представила, что теперь играю белыми.

– Левый нижний угол, 4-3, комоку.

С мягким стуком Сегоя поставил камень на гобан.

Ни слова не говоря, они просто делали мои ходы; каждый следующий давался мне все с большим трудом; не факт того, что мне приходится придумывать игру против себя самой, ужасал меня, а созерцание  Мастеров, которые будто лучились светлым, невозмутимым величием, их рук, которые неторопливо доставали из чаш камни и ставили их на доску привычным, годами отточенным жестом – и делали ходы самого что ни на есть посредственного игрока, второразрядного кю! Это было невыносимо.

Тюбан уже давно начался, когда я на секунду прикрыла глаза, чтобы собраться с духом, и спросила:

– Неужели вам на самом деле это интересно?

– Разве нам может быть неинтересно? Ведь мы играем в Го, – с недоумением ответил Сегоя.

– Но… но ведь вы не сами придумываете ходы, на самом-то деле играю я, – пробормотала я.

Тут оба Мастера взглянули на меня с таким изумлением, что меня бросило в жар.

– Как вы сказали? – рассмеялся Сегоя. Это был добрый смех; я почувствовала себя немного увереннее и хотела ответить, но он остановил меня движением руки. – Вы играете?..

– Но ведь это я придумываю ходы…

– Придумываете?.. – подхватил Дюсаку и показал на позицию. – Может быть, в данной позиции Вы сумеете придумать какой-нибудь тесудзи?

– Я не вижу… – пробормотала я.

– То, что Вы не видите тесудзи, не значит, что его здесь нет. Именно поэтому Вы никак не можете его придумать.

Он немного помолчал и прибавил:

–  Играет Го, а не Вы.

Я хотела ответить: “А ведь вы только что сами сказали, что ВЫ играете в Го!” – но они будто уже не слышали меня.

Так закончился наш странный диалог; больше я ничего не помню.

 

 

 

II.

 

 

День спустя, сидя на работе,  я хотела записать эту странную историю, но меня все время отвлекали, я не смогла сосредоточиться – и в конце концов махнула на это рукой. С тех пор прошло уже полторы недели; как видите, история все-таки были записана, и вот при каких обстоятельствах.

Еще со вчерашнего дня начали происходить события пусть и не фантастические, но уж точно не слишком обычные для нашей спокойной жизни, посвященной изучению Го и литературе. В жаркий воскресный полдень возле нашего подъезда обнаружили труп мужчины; я видела его, проходя мимо, по дороге в Го-клуб; невысокий худенький человек в грязной одежде лежал у бетонного бордюра, скорчившись и уткнувшись в него лицом. Когда я взглянула на него, меня будто обдало холодом – я подумала, не мертв ли он; и потом, когда оглянулась, пройдя несколько шагов, мне показалось, что он слегка приподнял голову, как бы всматриваясь куда-то вдаль – я видела лишь затылок, – и я тут же с облегчением сказала себе, что он просто уснул. Теперь я уже не знаю, померещилось ли мне все это или тогда, когда я выходила из подъезда, он на самом деле был еще жив; воспоминания об этом теперь вызывают у меня мутную, глухую боль, и мне хочется задаться вопросом (хотя я не задаю его себе), могло ли все обернуться иначе, если бы я не осталась безучастной?

Тем вечером я сходила в соседний двор – там на детской площадке стоит маленькая гранитная обезьянка, положившая ладонь себе на голову, – дотронулась до нее и отпустила свою печаль.

Первый рабочий день недели – сегодняшний – начался с того, что у меня все буквально из рук валилось; собираясь на работу, я ничего не могла найти, разлила чай и едва не разбила крышку от заварника, а потом уронила за стиральную машинку полотенце, которое долго пришлось оттуда выковыривать. Около одиннадцати в моем кабинете с окном, заложенным кирпичами, неожиданно погас свет. К обеду все вроде бы вернулось на круги своя; я дошла до конца второй части двухтомника Тё Тикуна и последний час рабочего времени решила посвятить изучению какой-нибудь партии профессионалов.

Я выбрала партию Го Сейгена против Сакаты Эйо, открыла ее на компьютере, а затем, как обычно, начала раскладывать на маленькой магнитной доске, положив ее перед монитором. Дойдя до места, где белые съедали два черных камня, вдруг задумалась о визуализации этого события в сгф-редакторе: мертвые камни просто пропадают, исчезают с виртуальной доски. Я несколько раз прокручивала это место, глядя на две образовавшихся точки пустоты. Ведь эти камни и вправду мертвые, их больше нет. И дело тут не в особенностях компьютерной программы как таковой; те камни, которые мы убираем с реальной, физической доски, ничем не отличаются от этих, виртуальных. Когда они кладутся в крышку для камней, они уже не те же самые, что были в партии, они уже не часть этого заботливо воздвигнутого мастерами логического мира; но об этом нечего печалиться: ведь выкладывать новую партию будут те же самые камни, вернувшиеся к своей первоначальной, первопричинной сути…

Эта партия была так прекрасна, что совершенно заворожила меня. Шла острая борьба; я не знала, чем она закончится, но знала, кто победит. Может быть, вы хотите знать ответ на этот вопрос? Боюсь, что он будет слишком банальным. На этот вопрос нет ответа. Го не может победить себя самое.

И все-таки: Го Сейген или Саката? Я выкладывала камень за камнем и вдруг вспомнила о Дюсаку и Сегоя. В какой-то момент я забыла, кто каким цветом играл. Имена игроков и время партии, ее фактическое казуативное окружение – все это вдруг померкло, стерлось, являя взору чистое, возвышенное переплетение форм, воплотивших Красоту Го. Там, глубоко за личностью Сейгена и Сакаты, жило по своим законам, открывалось, запечатленное их редким гением, глядело на меня (и этот взгляд можно было ощутить) самое Го – так же, как глядит на нас этот мир синевою неба, прозрачными переливами дождя, плавным покачиванием листка, на котором залегла капелька росы… Чтобы увидеть это, можно вообще ничего не знать о Го; мы лишь используем это слово затем, чтобы подчеркнуть общность игры и того самого, что может постигнуть каждый, не имея об игре никакого представления; но мы начинаем видеть это глубже благодаря тому, что мы называем игрой го.

Я не досмотрела до конца эту партию. Она уже близилась к ёсэ, когда в моем кабинете вдруг снова погас свет.

Маленький кабинет без окон рухнул во тьму; только экран компьютера, подключенного к бесперебойному питанию, средь кромешной черноты ударил мне в глаза – доска сгф-редактора с разложенной партией Го Сейгена и Сакаты – и его свет выхватывал из темноты только мою магнитную доску, лежащую на столе – доску с разложенной партией Го Сейгена и Сакаты.

Две одинаковых доски равного размера, одинакового цвета (я заметила это только теперь), с одинаковой позицией, безмолвно глядящие одна в другую, будто отражающие друг друга посреди океана тьмы, который казался безграничным – кроме них, не существовало больше ничего.

Потрясенная, я долго глядела на это.

В глубокой задумчивости я ехала домой, размышляя обо всех событиях, которые теперь были мной описаны; каким-то удивительным образом они сложились в единую картину, в которой нет ни единой лишней детали – сон о Дюсаку и Сегоя вдруг обрел свою загадочную половину, которой ему так не хватало. Я признаюсь, что не могу постигнуть суть всего этого. Но я чувствую ее так же, как в партиях профессионалов, интуитивно, отдавая себе отчет в том, что это выше моего понимания – и, быть может, вашего; в этом повествовании, наверное, слегка мистическом, не может быть никакого пафоса или авторской надуманности – просто потому, что в нем нет ни капли выдумки. Все это было на самом деле. Все это было придумано не мной; я лишь теперь записала то, что видела; быть может, в этом кифу вы сумеете увидеть больше, чем я.

 

***